Энн Райс-Хроники вампиров кн-10
какое-то время, просто вдыхая духи и удивляясь, как долго я могу продолжать этот спектакль.
Кровать уже была приготовлена для меня. И разложена свежая ночная сорочка из фланели, и, вне всякого сомнения, как они любят говорить на ферме Блэквуд, на маленьком столике меня ждало послание.
Я сел, разорвал пергаментный конверт и обнаружил письмо, напечатанное изящным курсивом.
"Мой дорогой бунтовщик,
Твои дорогие дети ужасно хотели, чтобы я взяла их с собой, и я была вынуждена удовлетворить их просьбу. Ты знаешь, мне совсем несвойственно принимать в свое общество столь молодых. Но есть исключительные причины, чтобы и Квинн, и Мона провели некоторое время со мной, ознакомились с архивами, встретились с другими, кто приходит сюда и уходит, и, возможно, оценили перспективу даров, которые они могут обрести, осмыслить существование, которое им предстоит. У меня твердое убеждение, что опыт их смертной жизни не позволил им обзавестись мудростью, и этот визит ко мне, эти каникулы среди бессмертных закалят их от потрясений, с которыми им еще предстоит столкнуться. Ты прав, полагая, что Мона не осознает сакраментальной силы Крови. Но Квинн не многим превосходит ее в этом, созданный против воли. Другая причина, почему я взяла их с собой, заключается в том, что я стала для них слишком реальной вследствие нашего общения по делу Талтосов, и я хочу развеять вредную мифическую ауру, которая могла окружить мою персону в их юных мозгах.
Здесь они узнают меня такой, какая я есть. Возможно, они смогут принять и то, что основательницей нашего вида является не великая Богиня, а вполне обычная личность, возвеличенная временем и не чуждая свойственным смертным желаниям, со своим видением.
Я нахожу детей исключительно одаренными, и мне не подобрать слов, чтобы выразить свое восхищение как теми успехами, которых тебе удалось достичь с ними, так и твоему терпению.
Я знаю, что мучает тебя сейчас. Я понимаю, даже слишком хорошо.
Но я абсолютно уверена, что ты будешь вести себя в соответствии с самыми высокими стандартами, которого ты сам для себя установил… Твоя моральная эволюция попросту не позволит тебе поступить иначе.
Позволь заверить тебя, что здесь тебе всегда рады. И я бы могла легко устроить так, чтобы и тебя доставили ко мне вместе с Квинном и Моной. Но я знаю, что ты не согласишься.
Теперь ты волен недели проводить в смертном покое, валяться в постели тетушки Куин, снова и снова перечитывать романы Диккенса. Ты заслужил этот отдых.
Маарет".
И вот оно было передо мной, доказательство моего провала с Квинном и Моной и свидетельство восхитительного великодушия Маарет, соблаговолившей забрать их с собой. Найдут ли они лучшего учителя во всем свете, чем она?
На своей манере я дал Квинну и Моне все, что только мог. Но этого было недостаточно. Нет, этого просто было недостаточно. Вероятно, проблема заключалась в том, что Маарет назвала моей "моральной эволюцией". Но я не был уверен.
Из Моны я хотел сделать "совершенного вампира". Но мой план был немедленно сметен силами, научившими меня большему, чем я мог бы кого-либо научить.
И Маарет была права, утверждая, что я бы отказался отправиться в ее знаменитую резиденцию в джунглях. Не для меня это сказочное место с каменными комнатами и увешенными экранами стенами, где наша древняя леди, больше похожая на статую, чем на живое существо, неприметно вершит правосудие вместе со своей безгласной сестрой-двойняшкой. Что же касается легендарных архивов с древними табличками, свитков и рукописей с немыслимыми откровениями, то этих сокровищ я могу также ждать вечно. То, что не может быть открыто миру мужчин и женщин не может быть открыто и мне. У меня нет к этому, ни интереса, ни необходимого терпения.
Меня интересовало совсем иное направление. Я был порабощен фермой Блэквуд, этим затерявшимся на южной стороне уголком, где прозаические вещи представлялись мне самыми драгоценными.
Здесь я чувствовал гармонию. Но, бесспорно, я устал духовно. И это было после моей битвы с Джулианом, но, без всякого сомнения, его больше нигде не наблюдалось.
Я свернул письмо.
Я разделся.
Я развесил свою одежду по вешалкам, как благовоспитанный смертный, облачился в ночную фланелевую сорочку, извлек из-под подушки экземпляр книги, повествующей о маленькой Нелл, и читал, пока солнце не замаячило над горизонтом, угрожая моему сознанию, погружая меня в пустоту и покой.
Глава 31
Эта книга подходит к концу. Вы это знаете. Я это знаю. Кроме того, что еще мне осталось сказать? Так почему я продолжаю писать? Читайте же и узнаете.
Как много миновало ночей? Я не знаю. Я неважно считаю. У меня путаются века и цифры. Но я чувствую время.
Я чувствую его так же, как вечерний воздух, когда выхожу гулять, или ощущаю дубовые корни под своими ногами.
Ничто не могло заставить меня покинуть ферму Блэквуд. Пока я находился на этой территории, я был в безопасности. Я даже немного сократил общение со Стирлингом. Просто не мог поддерживать разговор о Талтосах, хотя это, конечно же, самая интересная тема беседы, но она замешана в эту тему, она изначально…
Поэтому когда я не читал о маленькой Нелл или о Дэвиде Копперфильде, я слонялся по территории, спускался к болоту, где я столкнулся с Патси, или брел через маленькое кладбище, или через широкие лужайки, чтобы полюбоваться клумбами, просто чудесно устроенными, хотя старик, человек, ухаживавший за ними, уже ушел в мир иной.
У меня не было выверенного пути, но у меня было четко отмерянное время. Обычно я выходил на прогулку за три часа до рассвета.
Моим любимым местом могло бы стать кладбище. Все эти безымянные могилы и четыре дуба, которые их окружали, и в столь опасной близости болото.
Могила, на которой сожгла себя Меррик, была вычищена. Никто бы не догадался, какой здесь полыхал костер. И регулярно сметались листья, а маленькая скромная часовенка была ежедневно безупречно убрана… И не было дверей, а в окнах — стекол. Это было готическое строение со стрельчатыми арками. А внутри стояла скамья, на которую можно было присесть и погрузиться в себя. Но не этим я больше всего любил заниматься.
Моим любимым занятием было сидеть у подножия самого большого дуба, того, чей корень тянулся по кладбищу в направлении болота.
Я ступал туда с опущенной головой. Я не думал ни о чем конкретном, разве что о том, что редко я чувствовал себя таким счастливым или настолько несчастным. Мне не нужна была Кровь, но я жаждал ее. Порой я невыносимо ее хотел. Особенно во время этих прогулок. Я мечтал о мародерстве или об убийстве. Я мечтал о грязной интимности — мой голод впивался в воспаленные ненавистью нервы. Но у меня не было сил незамедлительно осуществить свои намерения.
Границы фермы Блэквуд накладывали ограничения и на мою душу.
Я направился к своему дубу. Я собирался сидеть там и смотреть на кладбище, разглядывать невысокую узорчатую ограду с украшенными завитушками штырьками, смотреть на могилы и нависавший силуэт часовни. И кто знает? Может, с болота принесет туман. И небо окрасится в знакомые и, ах, такие нужные мне тогда, пурпурные тона до того, как встанет солнце.
Вот,
Кровать уже была приготовлена для меня. И разложена свежая ночная сорочка из фланели, и, вне всякого сомнения, как они любят говорить на ферме Блэквуд, на маленьком столике меня ждало послание.
Я сел, разорвал пергаментный конверт и обнаружил письмо, напечатанное изящным курсивом.
"Мой дорогой бунтовщик,
Твои дорогие дети ужасно хотели, чтобы я взяла их с собой, и я была вынуждена удовлетворить их просьбу. Ты знаешь, мне совсем несвойственно принимать в свое общество столь молодых. Но есть исключительные причины, чтобы и Квинн, и Мона провели некоторое время со мной, ознакомились с архивами, встретились с другими, кто приходит сюда и уходит, и, возможно, оценили перспективу даров, которые они могут обрести, осмыслить существование, которое им предстоит. У меня твердое убеждение, что опыт их смертной жизни не позволил им обзавестись мудростью, и этот визит ко мне, эти каникулы среди бессмертных закалят их от потрясений, с которыми им еще предстоит столкнуться. Ты прав, полагая, что Мона не осознает сакраментальной силы Крови. Но Квинн не многим превосходит ее в этом, созданный против воли. Другая причина, почему я взяла их с собой, заключается в том, что я стала для них слишком реальной вследствие нашего общения по делу Талтосов, и я хочу развеять вредную мифическую ауру, которая могла окружить мою персону в их юных мозгах.
Здесь они узнают меня такой, какая я есть. Возможно, они смогут принять и то, что основательницей нашего вида является не великая Богиня, а вполне обычная личность, возвеличенная временем и не чуждая свойственным смертным желаниям, со своим видением.
Я нахожу детей исключительно одаренными, и мне не подобрать слов, чтобы выразить свое восхищение как теми успехами, которых тебе удалось достичь с ними, так и твоему терпению.
Я знаю, что мучает тебя сейчас. Я понимаю, даже слишком хорошо.
Но я абсолютно уверена, что ты будешь вести себя в соответствии с самыми высокими стандартами, которого ты сам для себя установил… Твоя моральная эволюция попросту не позволит тебе поступить иначе.
Позволь заверить тебя, что здесь тебе всегда рады. И я бы могла легко устроить так, чтобы и тебя доставили ко мне вместе с Квинном и Моной. Но я знаю, что ты не согласишься.
Теперь ты волен недели проводить в смертном покое, валяться в постели тетушки Куин, снова и снова перечитывать романы Диккенса. Ты заслужил этот отдых.
Маарет".
И вот оно было передо мной, доказательство моего провала с Квинном и Моной и свидетельство восхитительного великодушия Маарет, соблаговолившей забрать их с собой. Найдут ли они лучшего учителя во всем свете, чем она?
На своей манере я дал Квинну и Моне все, что только мог. Но этого было недостаточно. Нет, этого просто было недостаточно. Вероятно, проблема заключалась в том, что Маарет назвала моей "моральной эволюцией". Но я не был уверен.
Из Моны я хотел сделать "совершенного вампира". Но мой план был немедленно сметен силами, научившими меня большему, чем я мог бы кого-либо научить.
И Маарет была права, утверждая, что я бы отказался отправиться в ее знаменитую резиденцию в джунглях. Не для меня это сказочное место с каменными комнатами и увешенными экранами стенами, где наша древняя леди, больше похожая на статую, чем на живое существо, неприметно вершит правосудие вместе со своей безгласной сестрой-двойняшкой. Что же касается легендарных архивов с древними табличками, свитков и рукописей с немыслимыми откровениями, то этих сокровищ я могу также ждать вечно. То, что не может быть открыто миру мужчин и женщин не может быть открыто и мне. У меня нет к этому, ни интереса, ни необходимого терпения.
Меня интересовало совсем иное направление. Я был порабощен фермой Блэквуд, этим затерявшимся на южной стороне уголком, где прозаические вещи представлялись мне самыми драгоценными.
Здесь я чувствовал гармонию. Но, бесспорно, я устал духовно. И это было после моей битвы с Джулианом, но, без всякого сомнения, его больше нигде не наблюдалось.
Я свернул письмо.
Я разделся.
Я развесил свою одежду по вешалкам, как благовоспитанный смертный, облачился в ночную фланелевую сорочку, извлек из-под подушки экземпляр книги, повествующей о маленькой Нелл, и читал, пока солнце не замаячило над горизонтом, угрожая моему сознанию, погружая меня в пустоту и покой.
Глава 31
Эта книга подходит к концу. Вы это знаете. Я это знаю. Кроме того, что еще мне осталось сказать? Так почему я продолжаю писать? Читайте же и узнаете.
Как много миновало ночей? Я не знаю. Я неважно считаю. У меня путаются века и цифры. Но я чувствую время.
Я чувствую его так же, как вечерний воздух, когда выхожу гулять, или ощущаю дубовые корни под своими ногами.
Ничто не могло заставить меня покинуть ферму Блэквуд. Пока я находился на этой территории, я был в безопасности. Я даже немного сократил общение со Стирлингом. Просто не мог поддерживать разговор о Талтосах, хотя это, конечно же, самая интересная тема беседы, но она замешана в эту тему, она изначально…
Поэтому когда я не читал о маленькой Нелл или о Дэвиде Копперфильде, я слонялся по территории, спускался к болоту, где я столкнулся с Патси, или брел через маленькое кладбище, или через широкие лужайки, чтобы полюбоваться клумбами, просто чудесно устроенными, хотя старик, человек, ухаживавший за ними, уже ушел в мир иной.
У меня не было выверенного пути, но у меня было четко отмерянное время. Обычно я выходил на прогулку за три часа до рассвета.
Моим любимым местом могло бы стать кладбище. Все эти безымянные могилы и четыре дуба, которые их окружали, и в столь опасной близости болото.
Могила, на которой сожгла себя Меррик, была вычищена. Никто бы не догадался, какой здесь полыхал костер. И регулярно сметались листья, а маленькая скромная часовенка была ежедневно безупречно убрана… И не было дверей, а в окнах — стекол. Это было готическое строение со стрельчатыми арками. А внутри стояла скамья, на которую можно было присесть и погрузиться в себя. Но не этим я больше всего любил заниматься.
Моим любимым занятием было сидеть у подножия самого большого дуба, того, чей корень тянулся по кладбищу в направлении болота.
Я ступал туда с опущенной головой. Я не думал ни о чем конкретном, разве что о том, что редко я чувствовал себя таким счастливым или настолько несчастным. Мне не нужна была Кровь, но я жаждал ее. Порой я невыносимо ее хотел. Особенно во время этих прогулок. Я мечтал о мародерстве или об убийстве. Я мечтал о грязной интимности — мой голод впивался в воспаленные ненавистью нервы. Но у меня не было сил незамедлительно осуществить свои намерения.
Границы фермы Блэквуд накладывали ограничения и на мою душу.
Я направился к своему дубу. Я собирался сидеть там и смотреть на кладбище, разглядывать невысокую узорчатую ограду с украшенными завитушками штырьками, смотреть на могилы и нависавший силуэт часовни. И кто знает? Может, с болота принесет туман. И небо окрасится в знакомые и, ах, такие нужные мне тогда, пурпурные тона до того, как встанет солнце.
Вот,
Комментарии (0)
Скачать Java книгу»Ужасы и Мистика
В библиотеку